Индейское лето - 9

[je_nny]

Aron Wiesenfeld

Сначала Димка заметил ребенка – маленький человечек в ярко-желтом глянцево блестевшем дождевике и красных резиновых сапожках бодро топал по лужам, брызгаясь водой на мамины брюки – та устало брела рядом, держа одной рукой большой зонт, другой – сумку с продуктами, за которую держался ребенок. Дима проехал вперед, обогнав эту парочку – ребенок был маленький, меньше Иркиного Дениски. Потом оглянулся, притормозил и сдал назад. Когда он вышел из машины, женщина с ребенком как раз добрела до него – не веря своим глазам, он тихо произнес: Анна? Анна?!



Это была Анна. Ребенок прыгал где-то внизу, и Анна сказала:
- Сашенька, постой спокойно!
Значит, это мальчик. Ее мальчик…
- Подвезти вас?
- Спасибо, мы уже почти пришли…
- Давайте, садитесь!
Постояв немного, Анна все-таки села в машину. Ехать оказалось действительно совсем немного, и, выйдя из машины, Дима увидел, что дом, где живет Марина – напротив, через детскую площадку и гаражи. Надо же! Могли и раньше встретиться! А могли и вообще не встретиться – сегодня он первый раз поехал этой дорогой, потому что удобный подъезд к дому Каринки разрыли и перегородили.
- Я провожу.
- Спасибо, мы сами дойдем…
- Ничего, мне не трудно.
Они молча вошли в подъезд, молча ехали в лифте, молча вошли в квартиру. Дима поставил на пол сумку, Анна присела, раздевая ребенка – да это девочка! Девочка Сашенька. Она была совсем крошечная, просто Дюймовочка, и совершенно не похожа на Анну – светленькая, волосы заплетены в тонюсенькие косички. Она с любопытством глазела на Диму, пока Анна ее раздевала.
- Ты угостишь меня ужином?
- Да, конечно. – Анна упорно на него не смотрела, а он жадно разглядывал ее: изменилась! Подстриглась – но ей идет. Господи, он и забыл, какая она красивая!
- Только ужина придется подождать немного. Сашенька, покажи Диме, какие у тебя игрушки, ладно?
- Ладно! – Сашенька схватила его за руку – Пойдем!
И он пошел. Квартира была крошечная, тесная, маленькая комната – детская – вся обклеена веселенькими голубыми обоями с белыми облаками. Деревянная кровать, полки, много мягких игрушек. Он сел прямо на пол, Сашенька суетилась вокруг него, принося то медведя, то куклу, он честно восхищался, пытаясь понять, сколько же ей? Такая маленькая! У него внутри что-то болело, ныло, как ноет зуб, с тех самых пор, как он осознал, что это – Анна с ребенком.
- Дети! Мойте руки!
- Ну что, деть? Пойдем мыть руки?
Сашенька повела его в ванную, где перед раковиной стояла специальная маленькая табуреточка, такая же точно, как у Ирки, и, стоя за спиной Сашеньки, старательно намыливающей маленькие ручки, он посмотрел в зеркало и испытал странное головокружительное ощущение: это все один раз уже было! Да, конечно, было – точно также он стоял в ванной у Ирки и мыл руки Дениске. Тут Сашенька посмотрела в зеркало – прямо на него – и он похолодел: как же он раньше не заметил! Глаза были точно как у Дениски! Как у Ирки, как у него самого – их семейные, материнские глаза! Серо-голубые с длинными тонкими ресницами. Что же это такое?!
- Сашенька, детка, а сколько тебе лет?
- Вот! Уже четыре! – и она растопырила мокрую ладошку, подогнув большой палец, и Дима вдруг заметил на ее мизинчике малюсенький наростик, как бы намек на несформировавшийся шестой пальчик – у него самого был точно такой же, и лет в двенадцать эту штуку удалили.
- А когда твой день рождения, ты знаешь?
- В июне!
Все сходилось, он тут же посчитал. Боль в душе усилилась во сто крат, и при виде тарелки с котлетой и картофельным пюре его затошнило. Все происходящее казалось ему нереальным. На Анну он не мог даже смотреть, и не отводил глаз от Сашеньки, которая неуклюже – я сама! – возила вилкой в желтом пюре и ковыряла котлету.
- Почему ты мне не сказала?
- Я не хотела осложнять тебе жизнь.
Разговаривать при Сашеньке было совершенно невозможно, но он должен был знать!
- Но ты вообще собиралась мне рассказать? Когда-нибудь?
- Я не знаю.
Сашенька доела котлету, а картошку размазала по тарелке, но Анна не сказала ни слова, поставив перед ней кружку с компотом. Она таращила на них серьезные глаза, и оба улыбались ей по очереди.
- И давно… ты одна? – Дима протянул через стол руку и вытер Сашеньке щеку, измазанную пюре.
- Чуть больше трех лет.
- Трех лет! И за это время ты… ты даже не позвонила ни разу? Ты что… ты совсем вычеркнула меня из своей жизни?!
- Не кричи. Ты тоже не позвонил.
- Я? Но… ты же сама… запретила!
- А ты послушный мальчик.
Их взгляды встретились – словно со звоном скрестились две рапиры, рассыпав фейерверк искр. Дима встал.
- Ну что ж, спасибо за ужин. Я пойду.
Сашенька смотрела испуганно, и он улыбнулся ей деревянной улыбкой:
- Пока, детка! Можно тебя поцеловать?
Нагнулся и поцеловал персиковую щечку – на него пахнуло котлетой, компотом и еще чем-то, младенческим, свежим и сладким. Отчаянье было таким сильным, словно вместо сердца – кусок льда, от которого волны жестокого холода расходились к кончикам пальцев на руках и ногах. Анна закрыла за ним дверь и некоторое время постояла, прислушиваясь: на площадке было тихо – она опять распахнула дверь – и пусто: он не стал вызывать лифт и ушел пешком.
Ну что ж, все правильно. Ты же этого хотела.
Ты действительно хотела вот этого?
Я не знаю!
Зачем? Зачем его черт принес? Так было все понятно, спокойно.
Никто нам не нужен! Никто. Нам с Сашенькой прекрасно вдвоем. Мы справимся.
Да? А что же ты плакать собралась?
И неправда! Ничего я не собралась…
Плакать было никак нельзя. Анна с трудом построила на лице что-то вроде улыбки и пошла на кухню. Она прибралась, а потом целый вечер читала Сашеньке ее любимого Айболита – это была старая книжка, которую ей когда-то купил папа. Потом они купались, и, оборачивая мягким махровым полотенцем мокрую Сашеньку, Анна уже спокойно думала: все правильно. Ничего больше и не надо. А как же… любовь? – пискнуло что-то в душе. Любовь? Вот она – любовь, вот оно – счастье, завернутое в желтое полотенце: родное, единственное! И пусть у этого счастья Димкины глаза – она это как-нибудь переживет.
Когда Сашенька заснула, Анна долго стояла под душем, смывая с себя все печали, потом достала любимую ночнушку – смешную, с двумя пингвинами, большим и маленьким. Порывшись на книжных полках, взяла сразу три разваливающихся книжонки – это была Устинова, романы которой она знала уже наизусть, но всегда перечитывала, когда было погано на душе, пропуская детективную линию и читая только «про любовь». Никогда раньше она не читала такой литературы, и ей было слегка стыдно, словно она делала что-то не совсем приличное – она, художница, свободная личность, самодостаточная и сильная, вдруг читает про «любовь-морковь», и она оправдывалась тем, что это все-таки детективы! Устинову Анне подсунула Наташка, большая ее поклонница.
Господи, Наташка! Что бы она делала без сестры! И без мамы, и без Людочки! Она вспомнила, как, узнав о беременности, приехала к ним и целый вечер плакала у матери на коленях, а та гладила ее по голове и приговаривала: ну что ты, деточка, все будет хорошо, у тебя же есть я, ты моя кровиночка, как же я тебя оставлю – а кровиночка рыдала еще пуще, вспоминая, как орала на мать и как ее ненавидела. Потом они все дружно пили чай с пастилой, сестры смотрели на нее с тревогой, а она чувствовала, что любит их всех так, что даже больно.
А первым догадался Сергей. Анну мутило с утра, потом вырвало в ванной – она-то решила, что отравилась купленным в киоске пирожком, который съела с чаем, но Сергей, внимательно на нее посмотрев, сказал:
- А ты не беременна?
- Беременна?!
Она так испугалась, что чуть не потеряла сознание. И когда оказалось, что это так и есть, просто не знала, что делать.
- Значит, это правда, - Сергей задумчиво ее разглядывал, - а я-то не верил… Кто он? Отец ребенка? Я его знаю?
Анна помотала головой.
- Ну, не плачь, не плачь! Иди сюда!
Она легла рядом с ним и ужаснулась, ощутив его болезненную худобу. От Сергея и пахло болезнью, и она совсем расстроилась.
- Ну, что ты плачешь, Нинья? Ты же хотела ребенка! Теперь он будет, все хорошо, не плачь, тебе вредно, не надо…
- Я хотела… от тебя!
- Да ладно! Ты просто хотела ребенка, а я… какой из меня отец…
- Нет!
- Ну, перестань! А когда ты узнаешь, кто это? Мальчик или девочка?
- Не знаю, наверно, еще рано…
- Ты знаешь, я, пожалуй, пока перестану помирать.
- Что ты говоришь?!
- У меня теперь есть цель в жизни – я же должен увидеть твоего ребенка!
На следующий день он встал. Анна смотрела с тревогой, как он, пошатываясь, бредет по коридору. На кухне он сел, задыхаясь, и сказал:
- Кофе хочется…
Это ремиссия – сказал врач. Так бывает, но вы не обольщайтесь. Они и не обольщались. Неожиданно Сергей развил бурную деятельность – вызвал Севку, потом брата, тот привел какого-то типа в элегантном черном костюме, похожего на гробовщика, и Анна встревожилась. Но «гробовщик» оказался адвокатом, Анне пришлось подписывать какие-то документы, а потом Сергей позвал ее и вручил бумагу с гербовой печатью.
- Что это?
- Посмотри.
Это было свидетельство о разводе. Анна молча посмотрела на Сергея и ушла на кухню. Что же это такое? Значит, так просто было развестись? Он даже не выходил из дома! Почему он не мог сделать это раньше?!
- Послушай, я все понимаю! – Сергей пришел за ней. – Конечно, я давно должен был это сделать, но она… она не хотела, а мне было лень заниматься всякими судами.
- А что ж теперь захотела?
- А теперь я умираю.
- Сережа!
- Когда она узнала, что я собираюсь вернуться в семью, и ей придется ухаживать за больным мужем, она тут же подписала все бумаги.
- Господи…
- Еще я купил тебе квартиру.
- Что ты сделал?!
- Купил квартиру. Я сначала думал эту, но она очень дорогая, а деньги будут нужны – тебе, ребенку. Поэтому я купил маленькую, подешевле. Там сейчас ремонт. Ты можешь съездить с Севкой, он покажет.
Анна смотрела на него во все глаза, чувствуя подступающую обиду: ну почему, почему ты не сделал все это раньше?! Почему? Все сложилось бы совсем не так! И ребенок… Ребенок мог быть твоим!
- Я знаю. – сказал он печально. – Я все это знаю. Прости меня, Нинья. Если можешь.
Она простила – а что ей еще оставалось делать!
Через две недели они поженились, и у нее даже было белое платье и фата, собственноручно сооруженные из старой тюлевой занавески, и никто даже не догадался, что из занавески. Наташка была свидетельницей, Севка – свидетелем, мать рыдала, черный смокинг висел на Сергее, как на вешалке, и, когда они вернулись домой, он сразу лег, а брат сунул ей конверт с деньгами, которых было неожиданно много, и поцеловал ее в лоб: спасибо тебе за Сережу!
Из роддома ее тоже забирал Севка, и когда они ехали домой, спросил:
- А ты выбрала имя?
- Еще нет! Никак не могу на чем-то остановиться! Мне нравится Катя, а еще Даша…
- У Сережи мама была Александра. Он ее очень любил.
- Александра? Сашенька… А что, мне нравится!
Когда Анна увидела, какое лицо стало у Сергея, взявшего на руки Сашеньку – Сашеньку?! – она закрыла глаза. За эти несколько дней, что ее не было, он словно еще похудел – или она просто забыла, какой он?
Сергей прожил еще полгода, существуя последние месяцы на одних обезболивающих. Если бы не мама, не Наташка, если бы не Севка! Севка… Смешной Севка, который тут же стал звать ее замуж, еще сорока дней не прошло, но Анна не рассердилась, а ласково погладила его по лысинке:
- Спасибо, милый! Я справлюсь, ничего! Не пропаду!
А он смотрел на нее полными слез глазами.
Она справилась.
Она просто прекрасно справлялась – до сегодняшнего вечера…
Что-то звякнуло – Анна прислушалась. Показалось? Но звякнуло опять, и она поняла: звонят в дверь. Вся похолодев, она встала и медленно пошла в коридор.
- Кто там? – голос у нее дрожал.
- Это я, Дима. Открой, пожалуйста.
Анна открыла - он вошел.
- Зачем ты вернулся?
- Я никуда не уезжал.
- Как… не уезжал? А где ж ты был?
- В машине.
- Ты столько времени просидел в машине?!
- Ну да. Смотрел на твои окна. Можно я разденусь?
- Конечно…
- И я ноги промочил. Там лужа…
Димка снял кроссовки и носки.
- Проходи на кухню… Мне только нечего дать тебе на ноги…
- Да нормально.
Он пошел, оставляя мокрые следы на полу, и сел посреди кухни на табуретку. Анне казалось, что это все происходит во сне. Машинально, не думая, она взяла в ванной полотенце и присела перед ним – он дернулся и вскочил, опрокинув табуретку:
- Ань, что ты делаешь? Ты с ума сошла?!
- Но у тебя же ноги мокрые! – сказала она растерянно, - Ты простудишься! Я хотела вытереть…
- Господи!
Он резко обнял Анну, и она, уронив полотенце, прижалась к нему, упираясь руками в грудь, а потом, вздохнув, тоже обняла. И время, отматываясь назад, как лента в старом кассетном магнитофоне, вдруг стремительно понеслось вспять, пока не остановилось посреди сентября пятилетней давности – индейское лето, жара, дождь, любовь.
- Стриженая… - сказал Димка, нежно проведя рукой по ее коротким волосам.
- Тебе не нравится?
- Нравится! Я когда тебя увидел, первая мысль была: какая красивая женщина, на Анну похожа! А это и правда ты.
- Все-то ты врешь!
- Я никогда не вру, ты же знаешь…
Анна посмотрела на него:
- Какой ты длинный! Ты еще вырос что ли? Раньше я сюда легко доставала, а теперь на цыпочки надо встать…
И она, привстав, поцеловала его в шею под ухом.
- Наверно, вырос…
- Боже мой, ты еще растешь! Ну, какой из тебя отец?! И ноги промочил, не хуже Сашеньки…
Анна заплакала навзрыд.
- Ну не надо, не надо, пожалуйста, не плачь! Ты Сашеньку разбудишь!
- Сашеньку! – и она заплакала еще горше, потом, вырвавшись от него, ушла в ванну и вернулась умытая – с красными глазами и носом.
- А моя котлета еще цела? – спросил Димка. Он уселся за стол, и его длинные ноги перегораживали всю кухню.
- Да ты же голодный! Сейчас! Хочешь, разогрею?
- Не хочу. Послушай… я… я останусь.
Анна замерла у холодильника.
- Для вопроса это прозвучало слишком… категорично.
- А я и не спрашивал.
- А! Так ты ставишь меня перед фактом?
- Да.
- И ты даже не спросишь, хочу ли я этого?
- А ты не хочешь?
- А вдруг у меня кто-то есть?
- А у тебя кто-то есть?
- А у тебя?
Димка не ответил – он встал, развернул ее к себе и поцеловал. Они задохнулись сразу, оба – воздух вдруг кончился, свет померк, время кончилось. Неведомым образом они оказались в большой комнате, где горела на стене лампа, белела разобранная постель, а на полу валялись растрепанные книжки Устиновой. Димка успел заметить какую-то темную фигуру в углу – что это?!
- Это манекен, - прошептала Анна, - портновский манекен…
- Манекен?
- Ну да, манекен… я же шью…
- Шьешь?
Он не понимал уже ничего, кроме одного: Анна! Вот она, здесь, близко, рядом, она настоящая, живая, она дышит, движется, стонет тоненьким голоском, целует его, вцепившись пальцами в плечи: больно – я люблю тебя – больно – скажи это – что – скажи это – я вся твоя…
И пока они сходили с ума, обретая и теряя друг друга вновь и вновь, в доме напротив – через детскую площадку и гаражи – стояла у окна печальная девочка с мобильным телефоном, в котором вспыхивала и гасла единственная эсэмэска: «Прости, я не приеду сегодня. Потом позвоню».
Аппарат абонента отключен или находится вне зоны действия сети.
За окном лил, не переставая, дождь. Середина сентября, индейское лето – подумала почему-то Каринка. Вот такое у нас хреновое индейское лето.
«Потом позвоню» – когда потом? После чего – потом? Потом – суп с котом.
Она легла, свернувшись в комочек, носом к стене, на котором висел старый потертый гобелен, оставшийся от отчима. Мобильник мешал, и она, не глядя, сунула его за спину, на столик, откуда что-то упало на пол. Каринка не повернулась посмотреть, она и так знала, что это: тест на беременность, на котором сегодня утром увидела то, что и предполагала увидеть – две роковые полоски.

Окончание следует
1 - http://je-nny.livejournal.com/813095.html
2 - http://je-nny.livejournal.com/814637.html
3 - http://je-nny.livejournal.com/816600.html
4 - http://je-nny.livejournal.com/817138.html
5 - http://je-nny.livejournal.com/818889.html
6 - http://je-nny.livejournal.com/819732.html
7 - http://je-nny.livejournal.com/820351.html
8 – http://je-nny.livejournal.com/821049.html