Индейское лето - 6

[je_nny]

Montserrat Gudiol


Димка маялся на свадьбе – уже сто раз кричали «Горько!», произносили тосты, танцевали, хохотали, кто-то уже лежал лицом в салате, а он все никак не мог выбрать момент, чтобы смыться. Слава богу, вчера матери с Иркой было не до него, а сегодня – тем более, но мать все же улучила момент и поймала его за руку:
- Посиди со мной! Что с тобой происходит в последнее время?
- Мам, да ничего не происходит!
- Ты что, в институт не ходишь? Звонила какая-то Маринка, спрашивала, не заболел ли ты.
- Каринка, староста. Ну, пропустил пару раз, подумаешь…
- Или ты что? Не хочу учиться, хочу жениться?
- Все может быть! – он вдруг развеселился.
- Да что ты такое говоришь! Нет, хватит с меня пока Ирки! Давай ты доучишься, а потом уж…
- Мам, да не собираюсь я жениться, что ты всполошилась! Институт я не брошу, не бойся. Просто у меня сейчас… индейское лето!
- Какое лето?!
- Индейское! Ну ладно, мам, пока! Я пошел! Ты не волнуйся, я на даче поживу, ладно? Там хорошо!
Мама смотрела на него, качая головой, он послал ей воздушный поцелуй и сбежал.



Анна не отвечала на звонки со вчерашнего вечера – равнодушный женский голосок твердил ему по-русски и английски, что «аппарат отключен или находится вне зоны доступа». Он уговаривал себя, что объяснение самое простое – сели батарейки, кончились деньги, она забыла включить, но внутри все мелко дрожало от страха. Наконец, когда он уже был на вокзале, она откликнулась.
- Почему ты не отвечаешь на звонки?! Анна? Это я, Дима!
- Дима… А ты где?
- Я уже на вокзале! Сейчас приеду!
- Хорошо. Я тебя тогда подожду. Ты меня проводишь, ладно?
- Куда… провожу? Ты что, ты уезжаешь?!
- Я жду тебя.
Когда Димка прибежал к дому, Анна сидела на крыльце, рядом рюкзак и этюдник – уже собралась. У нее было бледное несчастное лицо и чужие глаза. Он сел рядом, потянулся обнять, поцеловать – она не откликнулась.
- Объясни, что случилось?!
Анна объяснила.
- Ты понимаешь, что я должна быть с ним? Как я могу его оставить!
- И мы не будем видеться? Совсем?!
- Как ты себе это представляешь? Я не смогу, прости!
- Значит, ты его любишь. Вы просто поссорились, а тут я подвернулся…
- Дима, все не так.
- А как?
- Послушай, ну что сейчас об этом говорить! Как есть, так есть.
- Я не смогу без тебя…
- Сможешь. Ты молодой, здоровый, ты справишься!
- А ты?
- Что – я?
- Ты – справишься?
- Не знаю.
У Димки было такое потерянное выражение лица, что Анна – хотя совсем не собиралась ничего такого делать и даже заперла дом – Анна спросила, глядя в его полные отчаянья глаза:
- Хочешь, сейчас? Последний раз? Пойдем!
Они любили друг друга на старом продавленном диване – последний раз – и не было любви слаще. И не было горше. Он не хотел отпускать ее, и все шептал – совершенно по-детски:
- Пожалуйста, пожалуйста, не оставляй меня! Не оставляй… Я умру…
- Не мучь ты меня! Я не могу…
И Анна заплакала – она, которая последний раз плакала шестнадцать лет назад на похоронах отца, которая не верила в любовь, считая ее сентиментальной выдумкой романтичных барышень, условностью, эвфемизмом, под которым каждый подразумевал свое: вожделение, привычку, жалость, страх одиночества. И вот теперь у нее просто разрывалось сердце: как, как это возможно – любить сразу двоих? Потому что она любила и этого мальчика, что так жадно цеплялся за нее, и того мужчину, что там, в Москве, лежал под капельницей. Один в самом начале пути, другой – в самом конце, а между ними она, словно Парка, держала в руках нити двух жизней. Они молча дошли до станции, молча ехали в электричке – Дима обнял Анну, она держала его руку, потом, когда сидевший напротив пассажир вышел, стала целовать его:
- Прости меня! Прости! Прости…
Уже на вокзале, прощаясь перед метро – дальше она хотела ехать одна – Анна попросила, заглянув в глаза:
- Я тебя очень прошу! Ты… удержись, ладно? Пожалуйста! Пусть все будет хорошо! Я хочу, чтоб ты был счастлив!
- Без тебя? – он усмехнулся, хотя в глазах застыла тоска.
За один день – Анна видела – он повзрослел так, как у иного не получается за годы.
- Можно, я буду тебе звонить?
- Не надо! Пожалуйста, ну пожалей ты меня!
- Тогда ты звони мне… хоть иногда! Просто набери номер – я буду знать, что это ты!
- Я не обещаю. Иди, милый. Береги себя!
Ему было так больно, как никогда в жизни.
Не помнил, как добрался до дому, как оказался на привычном своем диванчике, из которого давно вырос. Напротив – в ногах – висела на стене акварель, написанная Анной: два яблока на зеленой скатерти. Зашла мама, стала говорить что-то – он не слушал, поддакивал и кивал, не понимая ничего.
- Дим, да ты слушаешь меня или нет? Я говорю – может, ты в Иркину комнату переберешься? А то живешь, как в пенале каком!
- Мам, да ладно, я привык…
- Ну, смотри. Что-то ты такой невеселый? Что-нибудь случилось?
- Да нет, ничего не случилось. Просто все кончилось.
- Что кончилось?
- Индейское лето. Осень, мам. Осень.
Дима продолжал жить прежней жизнью: ходил в институт, сидел на лекциях, что-то записывал, не понимая ни слова, но чаще просто закрашивал ручкой клеточки в тетради. Он старательно улыбался матери, которая смотрела на него тревожным взглядом, ездил в гости к Ирке, даже ходил на какие-то тусовки, и все время, каждую секунду, ждал звонка от Анны, хотя еще тогда, при прощании, знал – не позвонит.
Хуже всего было ночью, когда расправляла крылья смертельная тоска или мучило нестерпимое желание. Он начал бегать по утрам, а вечером зачастил в тренажерный зал – только так, наломавшись до мушек в глазах, он мог спать ночью. Надеясь перебить клин клином, он пытался даже заводить какие-то отношения – не получалось ничего, ни одна не могла сравниться с Анной: все девчонки казались ему какими-то глупыми, суетными, плоскими, как бумажные куколки, которыми в детстве играла Ирка. Он ощущал себя старше сверстников, и словно носил в душе запечатанный сосуд с любовью и болью, от которого леденило сердце. Приближалась сессия, а он не мог себя заставить заниматься: лекции пролетели мимо ушей, конспектов не было, и, если бы не мать, он бросил бы институт и ушел в армию.
Спасла его Каринка – из всех девчонок она раздражала его меньше всего. Маленькая, худенькая, черноглазая пацанка, она красила волосы в немыслимые цвета, курила не переставая, и училась лучше всех на курсе, идя на красный диплом. На лекциях она сидела рядом и видела его разукрашенные в черно-белую клеточку тетрадки. Она дала ему конспекты, притащила книжек, стала звонить, проверяя, занимается ли он. Димке было смешно, как она за него взялась – будто он двоечник, а она отличница, что его подтягивает. Каринка была очень забавная, умная, простая, без этих девчоночьих штучек, которые он ненавидел, и постепенно они подружились. Она вытаскивала его на прогулки в какие-то немыслимые места Москвы, водила в кино, а по вечерам они подолгу болтали по телефону. Рядом с ней Димка словно становился другим, прежним, как будто никакого индейского лета и не бывало. Но стоило Каринке пропасть из поля зрения, как он забывал о ней и снова погружался в трясину тоски.
Однажды весной она потащила его в Крутицы – смотреть, как цветут абрикосы. Какие абрикосы в Москве?! Но они и правда цвели нежным розовым цветом, и Каринка прыгала около них счастливой обезьянкой – с фотоаппаратом, а Димка снисходительно улыбался. Потом они пошли пешком неизвестно куда – Каринка любила такие походы, и на какой-то улице он вдруг увидел Анну и побежал за ней, бросив Каринку – побежал, догнал, тронул за плечо…
Это была не Анна.
Он извинился и сел тут же на металлическую оградку, отделявшую тротуар от проезжей части. Сел и закрыл лицо руками. Его ударило так сильно, что болело все – тело, душа, сердце, голова, все. Мучительно, невыносимо. Подошла Каринка.
- Эй, ты что? Тебе плохо?
- Мне плохо. – сказал он злобно. – Оставь меня.
Но она не оставила, а взяла за руку и куда-то потащила.
- Садись!
Он сел. Это была разноцветная скамейка на детской площадке.
- Кто это был?
- Никто. Послушай… - он говорил с трудом, через силу. – Послушай… у нас с тобой… никогда ничего… не получится. Если ты… на что-то надеешься… то зря.
- Да я особенно ни на что и не надеюсь, - сказала Каринка растерянно, - я думала, мы друзья…
- Друзья?
- А разве нет?
Он, наконец, взглянул на нее – Каринка смотрела с участием и все еще держала его руку, зажав горячими ладошками. Он попытался вырваться, но она не пустила. И он рассказал ей все.
- Я не знаю, как жить, ты понимаешь? Забыть я не могу, а надеяться… На что мне надеяться?! Если я надеюсь, значит, я жду его смерти, ведь так? Это невозможно! Я так не могу…
- Горе…
- Горе.
- Так сильно болит?
- Да.
- Это похоже… на ломку.
- На ломку?! Ты… ты что? Откуда ты знаешь про ломку?
Она вздохнула и закурила.
- Мой друг умер полгода назад от передоза. Так что про ломку я знаю все.
Димка смотрел во все глаза, слушая, как она спокойно рассказывает про своего Антона: дружили с детского сада, в школе сидели за одной партой, после школы он начал колоться, сто раз пробовал завязать, лечился, начинал колоться снова, и вот полгода назад…
Полгода назад? В ноябре? И никто ничего не заподозрил! Она была все такая же, спокойная и слегка ироничная, только курить стала больше. И его собственные страдания вдруг показались такими мелкими на фоне этой беды.

Продолжение следует
1 - http://je-nny.livejournal.com/813095.html
2 - http://je-nny.livejournal.com/814637.html
3 - http://je-nny.livejournal.com/816600.html
4 - http://je-nny.livejournal.com/817138.html
5 - http://je-nny.livejournal.com/818889.html




Montserrat Gudiol

Comments

[katevnik.livejournal.com]

угу...

[je-nny.livejournal.com]

???

[katevnik.livejournal.com]

ну, я не могу сформулировать словами то, что я чувствую, но я ее прочитала %) и очень жду продолжения.
Вот так и получается "угу..."

[je-nny.livejournal.com]

А! а то я забоялась - "угу" звучит как-то угрожающе!
:)))