![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
je_nnyПредисловие Алексея Уморина ![[livejournal.com profile]](https://www.dreamwidth.org/img/external/lj-userinfo.gif)
umorin к вышедшей из печати первой книге романа "Татуиро" Елены Блонди elenablondy
Елена Козий
В пространстве современной русской прозы разреженный воздух. Там тяжело дышать – слишком велик труд поднять цветной монгольфьер современного городского романа. Десяток имён это весь литературный урожай второй половины ХХ века, десяток лет века ХХ1 ещё снизили планку, а как еще? Нитяные повествования неврастеников, где плаксивый подтекст "Жалейте меня» или пошлая поза есть основной литературный приём, уже одолели сильнее осенней мухи; ещё более пусты тексты фигур из околокультурной жизни, "следа после себя ради", переплескивающих и в литературу ещё. Да наследили на сто вёрст и всё лесом криэйторы, разрыли тайного разоблачители, полили всё живое желчью радетели, но - почитать интересного нового нечего. Нет как нет.
Устав от характеров пустеньких, Гюстав Флобер некогда «добавил железа в кровь нации», написав «Саламбо», русскоязычному читателю милости от природы нашей писательской ждать зазря, маршрут нам не тот. Но на этом «…месте должна быть звезда» слишком давно, и вот, наконец она явилась. Сама зажглась, как звёздам положено физикой, а не ритмизованным лаем кокаиниста. Сама.
Елена Блонди (литературный ник) всё в жизни сама. В школе - из первых в классе, не зубрилка, а просто первая, и не догнать, не перебить – на ум, на язык быстра. Красивая черноморская девчонка, она прожила всё, что полагает судьба красивой в рыбацкой, моряцкой, а в 90-е оголодалой и полууголовной Керчи. Жизнь захватила, листом кружа, и с пятнадцати лет Елена работала в самых невероятных местах. В 90-е, как все, она с трудом сводила концы с концами, билась рыбой об лёд, и, как все же, пыталась, пыталась любить. Не получалось, пыталась вновь. Главная приговорка: «Что ж, заткнём дырку в кофейнике хлебным мякишем, и будем жить дальше». Так и было.
Писать стала поздно, но почти сразу интересно. Писать интересно нетрудно, для этого только и надо, что узнав всё, что может одарённая женщина, после тяжёлой беды и горя остаться жить. Елена Блонди жить осталась. И вот, пишет интересно, умея не встать в позу, не пересмешничать, не вить продолжений к известному, да не войти в муть фэнтези, и уж конечно, не повторять никого – нет-нет-нет, - не вводить в повествования образы, сцеженные с чужих. Писать книги, это тысячу всяких «не», плюс быть талантливым и знать жизнь.
Смерть русскоязычной прозы, как смерть Кащея, есть игла. Но лежит не в зайце, который в утке, окияне, на дубу. Боль русскоязычной литературы даже не в том, что огромный и основной пласт текстов это поделки для чтения в электричках. В конце-концов отличить детектив или дамский роман от нового слова в литературе сумеет почти каждый читатель с высшим гуманитарным. Но беда наша в том, что моральный императив на изломе веков становится неразличим, а писать уже так легко, что "литературой» занялись слабенькие. Прежде бы он постыдился, потому как, ну явно «не Лев Толстой». А теперь оно, еле дышащее, слабо-слабенькое душой, ничего не увидя, не знавши, пишет, словно царапая по бумаге сухим пёрышком - проволочкой, иглой. Шьёт игла чужое вычитанное лыко в свою строку - ни платья, носка, ни даже красной тряпки, чтобы кошке навязать на хвост, ей не произвесть. Получается паутинное нытьё под названием «интеллигентская литература». Так одни слабые люди оценивают других слабых таких же.
Высоко оцениваются ныне слабости по принципу сродства бессилия и - по причине коммерческой ценности слабостей. Ведь сила не склонна покупать. Обманные же оценки принимаются, ибо лишены большинство читателей тонкого органа чувств, отличающего интеллигентские литподелки «плоше-лучше», от больших и важных книг. Книг, которые не отбирают, но дают читателю сил жить.
Книги Елены Блонди силы дают. Писаны они жизнью, и свободы там много, самого лучшего в мире морского летнего воздуху там океан. Воздушный океан над степью, полынью, любовью, морским прибоем, над кровью, которая здесь настоящая, без излишеств вранья.
Елена всегда любила писателей одесской школы, - великолепных, может быть самых великих изобразителей. Выросла и к ним прибавила гениального Ивана Бунина, потому объёмность изображения теперь её авторская черта. Сочность образов перенята Еленой и у роскошных побережий родной Керчи, незапамятно-древнего города над южным проливом, города двух морей. Оттого книги её похожи на разломленные плоды граната, с лужицами тёмно-алого прозрачного по садовой клеёнке, с зёрнами, отсверкивающими на гранях, раскатанными по столешнице, просыпавшимися в песок вниз, на радость, страх синеватым муравьям. Кажется, прозу её можно пить, закидывая голову назад, как делают птицы, а женщины, изображённые в книгах её, прекрасны столь, что непонятно, почему любой из бывших с ними, не прибивался к двери подъезда их квартир крестом, не приковался к дверной ручке цепями, чтобы никогда уже, ни за что ни на шаг. Если есть ответы, то они в её книгах.
Елена Блонди предпочитает светлые и правдивые картины и это – литература. Сильная. Настоящая. В том надежда.
umorin к вышедшей из печати первой книге романа "Татуиро" Елены Блонди elenablondyЕлена Козий
В пространстве современной русской прозы разреженный воздух. Там тяжело дышать – слишком велик труд поднять цветной монгольфьер современного городского романа. Десяток имён это весь литературный урожай второй половины ХХ века, десяток лет века ХХ1 ещё снизили планку, а как еще? Нитяные повествования неврастеников, где плаксивый подтекст "Жалейте меня» или пошлая поза есть основной литературный приём, уже одолели сильнее осенней мухи; ещё более пусты тексты фигур из околокультурной жизни, "следа после себя ради", переплескивающих и в литературу ещё. Да наследили на сто вёрст и всё лесом криэйторы, разрыли тайного разоблачители, полили всё живое желчью радетели, но - почитать интересного нового нечего. Нет как нет.
Устав от характеров пустеньких, Гюстав Флобер некогда «добавил железа в кровь нации», написав «Саламбо», русскоязычному читателю милости от природы нашей писательской ждать зазря, маршрут нам не тот. Но на этом «…месте должна быть звезда» слишком давно, и вот, наконец она явилась. Сама зажглась, как звёздам положено физикой, а не ритмизованным лаем кокаиниста. Сама.
Елена Блонди (литературный ник) всё в жизни сама. В школе - из первых в классе, не зубрилка, а просто первая, и не догнать, не перебить – на ум, на язык быстра. Красивая черноморская девчонка, она прожила всё, что полагает судьба красивой в рыбацкой, моряцкой, а в 90-е оголодалой и полууголовной Керчи. Жизнь захватила, листом кружа, и с пятнадцати лет Елена работала в самых невероятных местах. В 90-е, как все, она с трудом сводила концы с концами, билась рыбой об лёд, и, как все же, пыталась, пыталась любить. Не получалось, пыталась вновь. Главная приговорка: «Что ж, заткнём дырку в кофейнике хлебным мякишем, и будем жить дальше». Так и было.
Писать стала поздно, но почти сразу интересно. Писать интересно нетрудно, для этого только и надо, что узнав всё, что может одарённая женщина, после тяжёлой беды и горя остаться жить. Елена Блонди жить осталась. И вот, пишет интересно, умея не встать в позу, не пересмешничать, не вить продолжений к известному, да не войти в муть фэнтези, и уж конечно, не повторять никого – нет-нет-нет, - не вводить в повествования образы, сцеженные с чужих. Писать книги, это тысячу всяких «не», плюс быть талантливым и знать жизнь.
Смерть русскоязычной прозы, как смерть Кащея, есть игла. Но лежит не в зайце, который в утке, окияне, на дубу. Боль русскоязычной литературы даже не в том, что огромный и основной пласт текстов это поделки для чтения в электричках. В конце-концов отличить детектив или дамский роман от нового слова в литературе сумеет почти каждый читатель с высшим гуманитарным. Но беда наша в том, что моральный императив на изломе веков становится неразличим, а писать уже так легко, что "литературой» занялись слабенькие. Прежде бы он постыдился, потому как, ну явно «не Лев Толстой». А теперь оно, еле дышащее, слабо-слабенькое душой, ничего не увидя, не знавши, пишет, словно царапая по бумаге сухим пёрышком - проволочкой, иглой. Шьёт игла чужое вычитанное лыко в свою строку - ни платья, носка, ни даже красной тряпки, чтобы кошке навязать на хвост, ей не произвесть. Получается паутинное нытьё под названием «интеллигентская литература». Так одни слабые люди оценивают других слабых таких же.
Высоко оцениваются ныне слабости по принципу сродства бессилия и - по причине коммерческой ценности слабостей. Ведь сила не склонна покупать. Обманные же оценки принимаются, ибо лишены большинство читателей тонкого органа чувств, отличающего интеллигентские литподелки «плоше-лучше», от больших и важных книг. Книг, которые не отбирают, но дают читателю сил жить.
Книги Елены Блонди силы дают. Писаны они жизнью, и свободы там много, самого лучшего в мире морского летнего воздуху там океан. Воздушный океан над степью, полынью, любовью, морским прибоем, над кровью, которая здесь настоящая, без излишеств вранья.
Елена всегда любила писателей одесской школы, - великолепных, может быть самых великих изобразителей. Выросла и к ним прибавила гениального Ивана Бунина, потому объёмность изображения теперь её авторская черта. Сочность образов перенята Еленой и у роскошных побережий родной Керчи, незапамятно-древнего города над южным проливом, города двух морей. Оттого книги её похожи на разломленные плоды граната, с лужицами тёмно-алого прозрачного по садовой клеёнке, с зёрнами, отсверкивающими на гранях, раскатанными по столешнице, просыпавшимися в песок вниз, на радость, страх синеватым муравьям. Кажется, прозу её можно пить, закидывая голову назад, как делают птицы, а женщины, изображённые в книгах её, прекрасны столь, что непонятно, почему любой из бывших с ними, не прибивался к двери подъезда их квартир крестом, не приковался к дверной ручке цепями, чтобы никогда уже, ни за что ни на шаг. Если есть ответы, то они в её книгах.
Елена Блонди предпочитает светлые и правдивые картины и это – литература. Сильная. Настоящая. В том надежда.